Борис Орлов - Судьба — солдатская
— Умирает он, — прошептал на ухо Петру один из бойцов и спросил: — Кто он?
Чеботарев не ответил. То, что Зоммер умирает, он видел и сам, а кто ему теперь он — не одинаково ли? И Петр, убитый горем, тихо проговорил:
— Друг это… Мой друг.
Бойцы потихоньку поднялись и отошли от Чеботарева. Примостились на замшелый с северной стороны валун.
А Петр по-прежнему сидел перед Зоммером и неотрывно глядел ему в лицо. Изредка протягивал к безжизненно лежавшей вдоль туловища руке пальцы и щупал пульс. Был пульс или его не было?.. Но Петру всякий раз казалось: есть. И он сидел. Ждал…
Солнце уже висело над самыми макушками леса, когда Петр заметил, как восковая бледность легла на лицо друга. И Чеботарев, уронив на колени голову, окаменел. Вспомнилась клятва, которую давал ему Зоммер в Вешкине. «Да, только такие негодяи, как Сутин, думали о тебе плохо. А ты не изменил советскому народу… погиб, как герой, патриот…»
Бойцы немецким тесаком стали копать могилу. Когда был снят дерн и тесак углубился в твердое — глину, Петр поднялся, подошел к ручью. Найдя там две гальки, плоские, величиной с пятак, он вернулся. Прикрыв веки Федора, положил на них камешки. Сел. Вдруг подумал: «Надо из карманов все вынуть».
Документы, выданные Зоммеру немецкой комендатурой как немцу-колонисту, Чеботарев нашел у него в боковом кармане пальто. В душе Петра вскипело что-то мстительное и в то же время стыдливое. Как страшную заразу, отбросил он бумагу в заросли можжевельника. Федор-друг, совсем недавно снова получивший право называться так, снова превратился для Чеботарева в Зоммера-врага. «Клятвопреступник! — злобно прошептал Петр. — Актер!.. И тут хотел схитрить?!»
Резко выпрямившись, Чеботарев глянул на бойцов и крикнул надрывно:
— Хватит вам! Давайте закапывать! Не хоронить — закапывать!
Те недоуменно переглянулись и, подойдя к телу Зоммера, подняли его — Чеботарев даже не прикоснулся. Напрягаясь через силу, поднесли его к могиле.
Могила была еще мелкой. По длине Зоммер никак в нее не вмещался, и Чеботарев, скрючив ему ноги, уложил тело в яму. Отойдя, посмотрел на бойцов, начавших засыпать могилу. Представил, как бывший друг будет лежать в ней скрюченный, и его охватила оторопь. «Кощунство же это! Над мертвым!..» — подумал он и срывающимся голосом вдруг заорал на бойцов:
— Да что вы… скрюченным-то?! Удлините яму!
Сделав, как он потребовал, бойцы сровняли могилу с землей, сделали бугорок, застлали его дерном. Подойдя к Чеботареву, спрашивали, что делать дальше.
Чеботарев не знал, что делать дальше. С ним творилось что-то непонятное. С одной стороны, он твердо уверовал, что Зоммер — предатель, и потому считал, что поступил еще благородно, захоронив его. С другой же — то, что он услышал из его предсмертной исповеди, говорило об обратном, и если верить э т о м у, то с ним он обязан был обойтись по-человечески.
Присев недалеко от могилы на трухлявый пень, Чеботарев задумался. Почему-то перед глазами встала братская могила на поляне у лужан, возле которой был похоронен Момойкин. «Под звездой полеживает», — подумал Петр о Георгии Николаевиче. И вдруг ему вспомнилось, как хоронили старшего сержанта Брехова. Полный муки взгляд Петра пополз и остановился на могиле Зоммера. И почему-то тут же забылась братская могила. Мелькнуло: а вдруг все же Зоммер не враг?
На могилу Чеботарев глядел долго, не мигая. Виделось, как тело лежит в ней. И бежала перед Чеботаревым жизнь Федора-друга. Она оборвалась УРом — Петр не хотел вспоминать, что было дальше, и память понесла его по следам отступающего полка. На похоронах Брехова она запнулась и, возвращаясь к Зоммеру, начала метаться между тем, что случилось с ним, Зоммером, после УРа, и тем, чего с ним не было, но что вообразил о нем со встречи у лесника Петр.
Так и не ответив себе, кто же Зоммер, друг или враг, Чеботарев поднялся наконец с пня. Взял у бойца трофейный тесак. Пошел по лесу. Примерялся к деревьям. Выбрав березу чуть потолще своей широкой, мужицкой руки, срубил ее. Обтесал с комля ствол, обрубил, и получился почти саженный толстый кол. С ним Петр вернулся к могиле. Прикладом пулемета вбил его у ее подножия. Получилось: стоит неизвестно зачем столбик. Тогда Чеботарев снял сверху у кола бересту и вырезал на стволе:
«Зоммер Ф. В.»
Перечитав сделанную надпись, он постоял, посмотрел на лес, за который почти совсем опустилось солнце. Неторопливо думал, добавить ли к надписи слово «к р а с н о а р м е е ц» — это в ы с о к о е з в а н и е. Так и не решив этого, уже в полутьме, стал вырезать, чтобы Зоммера не спутали с пришельцами те, кто когда-нибудь, в мирные дни, забредет сюда, — «гражданин Союза». И в эти минуты, пока вырезал, верил, что придут и т е, кто, круша гитлеровскую нечисть, останется вживе.
Было уже темно, а Чеботарев продолжал стоять у могилы. Бойцы поняли, что он не может уйти от нее так, сразу, и один из них тронул Петра за плечо.
— Пойдем или здесь переночуем? — спросил он, стараясь передать в голосе сочувствие ему.
И Петр вдруг вспомнил об отряде, о Батиных напутственных словах. «Там же нас ждут!» — почувствовав угрызение совести, подумал Чеботарев и, еще раз взглянув на могилу, которую в темноте было совсем не видно, проговорил упавшим голосом:
— Пошли.
2Совсем помрачнел и ушел в себя Чеботарев после того, как похоронил Зоммера. Перестал бриться. Угловатые, выдавшиеся скулы покрылись темной щетиной и делали лицо еще мрачнее, жестче. Глаза Петра смотрели неулыбчиво. Заиндевело и его сердце. Шел Чеботарев и испытывал нестерпимый гнет, навалившийся на него. Гнет — утрат. Но прямо о Зоммере он не думал. Ему все почему-то вспоминалась то Валя — та, которую он видел последний раз, провожая ее из отряда Пнева в Лугу, то Момойкин — тот, которого Петр выносил с сестрой из землянки взглянуть напоследок на белый свет… Теперь чаще, чем обычно, Петр совал в карман брюк руку и, нащупав записную книжку Фасбиндера, подолгу сжимал ее в пальцах. Она томила его — хотелось узнать, о чем писал в ней эсэсовец. Как-то, когда находились на привале и были от лужан уже далеко, километрах в пяти под Старо-Сиверской, Чеботарев подошел к угрюмо присевшему на пень Бате и показал ее.
— Может, прочтете? — попросил он. — Хочется узнать, чем этот негодяй жил.
Батя долго разглядывал записную книжку, полистал. Вспомнилось, как жил в немецком плену во время прошлой войны. Сунув книжечку к себе, в полевую сумку, грустно посмотрел на затянутое серостью небо и проговорил:
— Ладно, как-нибудь после.
Батя поднялся с пня, старого, изъеденного сбоку жучком-точильщиком. Хотел куда-то пойти, но в это время закружились, падая, легкие, пушистые снежинки. Падая, снежинки захватывали и несли с собой к промерзшей сверху, коченеющей земле еще не успевшие опасть до конца листья у стоявшей рядом березы.
Сидевший неподалеку Семен заулыбался. Раскрытыми ладонями он стал ловить снежинки. Повскакали бойцы и тоже чему-то радовались.
А у Бати глаза наполнились тревогой. Лицо его потемнело. Уронив его в подставленные ладони, он крепко зажмурился — представил, наверное, на миг те трудности, которые вынуждены будут принять на себя люди, доверившие ему свои судьбы.
Оторвав наконец от ладоней потонувшее в бороде и усах черное еще от напряжения лицо, он тихо сказал Петру:
— Не вышли до зимы-то. Эх!
Батя приказал собираться. Он задумал, свернув на восток и воспользовавшись непогодой, перейти железную дорогу Ленинград — Дно, которая отсюда находилась не так далеко, а там уж остановиться в лесу, оборудовав шалаши, или подыскать заброшенный скотник.
— Может, заглянем и в одну из этих деревушек, если в них нет фашистов, — ткнул он рукой в карту и добавил: — Теперь, как хочешь, а по-зимнему одеваться где-то надо.
Вот там бы и одеться.
И пошли.
Снег валил сильно. Он стал холодный и колючий, как искрошенное стекло. Поэтому, когда вошли в густой лес, за которым неподалеку должна была быть одна из деревенек, о которых говорил Батя Чеботареву, никому не хотелось и выходить из него — здесь было тише и как будто теплее. Но уходивший на разведку Семен доложил, что деревенька пустая, без немцев.
Придя в деревушку, Чеботарев расставил вокруг нее посты.
В этой деревеньке прожили они три дня. Жители встретили их хорошо: отпаивали молоком, кормили картошкой, а больным и раненым даже давали по ломтю хлеба — у крестьян больше ничего не было, так как все забрали в сентябре гитлеровцы.
Здесь же и переобмундировались. Многих, когда надели на себя старенькую зимнюю одежонку, стало не узнать. Петр долго искал глазами Настю среди деревенских женщин, собравшихся у избы, где жил Батя. А она стояла рядом — в белом полушубке до пят, в валенках с загнутыми носками и длинными голенищами, в мохнатой бараньей шапке, совсем закрывшей ее лоб, в выцветших бабьих варежках. Да и сам Петр не походил уж на себя. Ему достался при дележе старенький зипун из вытертого зеленовато-коричневого сукна, огромные подшитые валенки деревенской катки и потерявшая форму шапка-ушанка. Зипун он натянул прямо на фуфайку и стал совсем громоздкий. Вспомнил, как в Пскове Зоммер все время называл его медведем, а ему не нравилось. Подумал: «Вот теперь действительно настоящий медведь». А подошедшая в это время к нему Настя назвала его, Петра, М и к у л о й С е л я н и н о в и ч е м.
